нашем ночном угощении, наш хозяин представил множество древних и прославленных традиций.
Ведь старый Иов устраивал ужины, бог Уоден устраивал ужины, индуистский бог Брахма устраивал ужины, Великий Дух краснокожих устраивал ужины – в основном из оленины и игр.
И множество выдающихся смертных помимо них. Артаксеркс устраивал ужины, Ксеркс устраивал ужины,
Монтесума устраивал ужины, отец Покахонтас Паухаттан устраивал ужины, еврейская Пасха была ужином, фараоны устраивали ужины, Юлий Цезарь устраивал ужины, и удивительными они были; Великий Помпей устраивал ужины, набоб Красс устраивал ужины, и Гелиогабал, прозванный Индюком, устраивал ужины.
Бытовало известное высказывание в старину, что царь Плутон устраивал ужины; некоторые говорят, что он устраивает их до сих пор. Если так, то он держит первоклассную компанию, старый Плутон: императоров и царей, великих моголов и великих ханов, великих лам и великих герцогов, принцев-регентов и вдовствующих королев; благородного Тамерлана, раскланивающегося перед Бонапартом, Антиоха с Сулейманом Великолепным, Писистрата, дающего клятву Пилату, Семирамиду, поедающую конфеты вместе с Кровавой Мэри и её тёзкой Медичи, Тридцать Тиранов, пьющих залпом, трёх к одному с Советом Десяти и султанов, сатрапов, визирей, гетманов, саладинов, ландграфов, вельможей, дожей, дофинов, инфантов, инков и вождей-кациков, следящих за ними.
Опять же: Арбелой, завоевателем из завоевателей, завоевательным сыном Олимпии от самого Юпитера, были посланы карты своим капитанам – Гефестиону, Антигону, Антипатеру и остальным, чтобы те присоединились к нему в десять пополудни в Храме Белуса и сели за победный ужин на золотой посуде ассирийских первосвященников. Как величественно он разливал свою старую мадеру той ночью! Ощущая себя великим и высоким, как Гималаи; да, весь Вавилон склонил свои башни перед его душой!
Распределены, навалены, разложены были славные кушанья, и благоухали цитронами и виноградом возвышающиеся круглые высокие вазы с вином; и тут и там качались свежие оранжевые ветви, среди листьев которых мерцали мириады маленьких тонких свечей, как светлячки в рощах, – великолепный стол Абраззы казался неким банкетом в Раю: Церера и Помона председательствовали, а весёлый Вакх, как новобранец со стреляющей винтовкой, отшатывался назад при осушении бутылки с живительным шампанским.
Кольцом окружая нас, стояли живые канделябры: лакеи, весело раскрашенные, с высокими факелами в руках; с одной из сторон стояли трубачи с горнами, приложенными к губам.
– Сюда, мой дорогой Медиа! Вот место слева от меня. Благородный Тайи – справа! Баббаланья! Мохи! Там – вы. Но где симпатичный Иуми? Удалился для размышлений в лунном свете? Ах! Очень хорошо. Позвольте начать банкет. Веселитесь!
И веселье началось.
Оленина, мясо кабана и горбы буйвола были превосходны; вино редких урожайных лет, как запечатанная в бутылку молния, ушло в первую очередь, сверкая бриллиантовыми искрами, как ракета.
Но Баббаланья пока ещё не присоединился к пирушке. Его настроение читалось на нём, и он сидел обособленно, тихо следя за банкетом, часто и скоро бормоча: «Фогле-фоггле, фугле-фи…»
В первом прошедшем неистовстве банкета король Медиа, наливая из тяжёлой бутылки в свой кубок, сказал:
– Абразза, эти ужины поразительно прекрасны.
– Да, мой дорогой господин, намного лучше, чем обеды.
– Это так, это так. Обед – лето дня: полное света, как я считаю, но никак не спелая осень ужина. A обед, как ты знаешь, может пройти, скорее, натянуто, но ужины неизменно веселы. Обеды – это как если вы только взялись за парус, свернули ткань, увели пассажирок, и сделали всё это аккуратно; и только затем вы начинаете с удовлетворением нестись среди бури. Но в этих ужинах – Благодать Оро! Ваша чашка пуста, мой дорогой полубог! Но в этих ужинах, скажу я, всё аккуратно и ладно ещё прежде, чем вы начнёте; и когда вы начнёте, вы отказываетесь от начала и начинаете в середине. И что касается ткани, – но говорил же нам Плетёная Борода, что старый король Франко, Людвиг Толстый, сказал относительно этого вопроса. Ткань – на ужин, вы знаете. Это есть в ваших хрониках.
– Мой господин, – теребя свою бороду, сказал Мохи. – Старый Людвиг имел мнение, что на ужине ткани излишни, если они не прикрывают весёлого доброго монаха. Сказал он: «Если я в одиночестве, то предпочитаю садиться прямо за голый стол».
– Высшая и королевская власть у Людвига Толстого, – сказал Баббаланья, – была намного выше власти Людвига Великого: первый был лишь весьма любезный, другой – толстый до невозможности. Но они одинаково известны, и в своих могилах оба наравне. Поскольку после пожирания многих славных провинций и перемалывания бедных своих областей Людвиг Великий сам давно пожран очень маленькими червями и землёй, превратившись в очень мелкую пыль. И после очистки множества оленьих рёбер Людвиг Толстый отполировал свои собственные и отбелил их в Долине Смерти; да, и его череп изъеден коррозией, как резная бутылка, однажды побывавшая в челюстях.
– Мой господин! Мой господин! – закричал Абразза Медиа. – Этот ваш ужасный дьявол смеётся хуже, чем череп. Я чувствую, что черви ползают по мне! Во имя Оро, мы должны изгнать его!
– Нет, нет, мой господин. Позвольте ему сидеть там со старым разукрашенным Черепом с банкета Фараонов… позвольте ему сидеть… позвольте ему сидеть… из-за Смерти, но передающей аромат Жизни. Продолжай: мели языком без страха, Аззагедди! Но приди, Плетёная Борода! Давайте услышим больше о Людвигах.
– Ну, тогда, Ваше Высочество, обо всех восемнадцати королях Людвигах Франко…
– Кому так нравится много кегель, то все подряд, – вмешался Баббаланья, – откатитесь от курса мрачной Смерти.
– Не осторожничай, – сказал Медиа, – продолжай.
– Обходительный, Набожный, Заика, Пустослов, Подросток, Сутяга: из всех них, скажу я, Людвиг Толстый был лучшим по табелю о рангах. Его живот был таким полным шаром, что не было пути придвинуть к нему его ужины, не разобравшись в них. Словно Зодиак, стол его был круглым и полным, в середине которого он сидел, как солнце, со всем весёлым круговоротом тушёного мяса и рагу вокруг себя. Да, – продолжил Баббаланья, – очень круглым солнцем был Людвиг Толстый. Но удивительно, как это отразилось в хрониках: несколько мер талии и Король чаш и токайского вина. Действительно, известный король: три центнера сала, с диадемой на вершине: худые мозги и толстая копия – большая оплетённая бутыль полубога!
– Мне это нужно сносить и дальше? – закричал Абразза, вставая. – Убери это глумление прочь, дьявол! Тотчас! Бросьте вниз его, в отстой! Это происходит, мой господин Медиа, от наличия медленно пьющего за столом. Будто айсберг, этот малый замораживает всю атмосферу банкета и не чувствует единения. Мы должны протянуть его. Охрана!
– Назад! Не троньте его, собаки! – закричал Медиа. – Прошу вашего прощения, мой господин, но мы будем удерживать его и растопим в этом славном вине. Пей! Я повелеваю тебе, пей, Баббаланья!
– И разве я не пью, мой господин? Конечно, вы не должны утверждать, что я должен усвоить больше, чем могу удержать. Если мера полна, то всё влитое после всего лишь потрачено впустую. Я за то, чтобы быть умеренным в этом деле, мой господин. И одна моя чашка переживёт три ваших. Лучше потягивать пинту, чем влить кварту. Все вещи хороши в меру; отсюда следует, что вино хорошо в меру. Но все вещи в избытке плохи: отсюда – вино в избытке плохо.
– Долой твои логические и конические секции! Пей! Но нет, нет: я тоже серьёзен. Поскольку из всей еды ужин должен быть самым общим и бесплатным. И, идя к этому, мы, короли, мой господин, должны отложить в сторону наши скипетры. Поступай как угодно, Баббаланья.
– Вы правы, вы правы, в конце концов, мой дорогой полубог, – сказал Абразза. – И, сказать по правде, я редко переживаю из-за путей смертных, из-за неблагодарности которых мы, полубоги, и преуспеваем. Мы, короли, должны быть всегда безразличны. Безразличными, как холодное сердце; если однажды потеплеем, то попадём в беду. Я позволяю своим смертным здесь,
